превышающий Уб нормального годового запаса района. Текстильная промышленность обеспечена хлопком лишь на один месяц, и в мае пришлось закрыть все фабрики, чтобы выяснить запасы и установить, какие из фабрик смогут работать. Нет материалов и у деревообрабатывающей промышленности, причем для получения этих материалов пропущено время сплава. В деле производства пищевых продуктов ненормальность положения заключается в том, что в лучших условиях находятся мелкие фабрики, которые трудно контролировать и которые содействуют развитию спекуляции. Запасы материалов для химической промышленности имеются на один месяц[235].

Стимулировать работу промышленности было решено через выдачу госзаказа тем предприятиям, которые производили приоритетную продукцию. В привилегированном положении оказалась металлургическая секция СНХ.

Экономический кризис обострил отношения между властью и остававшимся в городе пролетариатом, возобновились забастовки. Молотов занимался рабочим вопросом прежде всего с точки зрения организации и оплаты труда. Причем здесь его политика шла явно вразрез с рецептами «левых», настаивавших на скорейшем внедрении безденежных и уравнительных принципов: «Пролетариат сам через свои союзы, через Совет народного хозяйства вырабатывает свои нормы труда, норму выработки, которая была бы обязательна для каждого рабочего, нужен переход к нормам сдельной платы, против которой мы были до того времени, пока пролетариат не взял власть в свои руки»[236]. Результат, кстати, не заставил себя ждать. В начале 1919 года Рыков констатировал: «В Петрограде на ряде предприятий была введена сдельная заработная плата, и это дало повышение производительности труда на 30–50 процентов»[237].

Для противодействия безработице упор был сделан на общественные работы. Как докладывал Молотов на I съезде совнархозов в Москве, «СНХ вместе с другими экономическими комиссариатами Совета Питерской коммуны создал комитет по организации работ для безработных, и 100 миллионов, ассигнованные для борьбы с безработицей, более чем на треть употреблены как на различные работы по ремонту улиц, городских зданий, так и на разработку торфа и постройку новой железнодорожной круговой линии вокруг Питера»[238].

Всеобщий дефицит только усилился с введением весной 1918 года карточной системы. Ситуацию со снабжением горожан смягчал все еще сохранявшийся частный сектор, в городе вновь заработали рестораны, кухмистерские, трактиры, чайные, магазины и рынки. Однако большевиков это как раз и не устраивало. «Предоставить в настоящее время свободу торговли — значит, поставить себя в полную зависимость от господ спекулянтов»[239]. Вытеснение частной торговли предполагало создание колоссального нового аппарата в самой заманчивой сфере жизнедеятельности голодного города — распределения. Причем главными конкурентами СНХ СР выступали отделения центральных наркоматов продовольствия, а также торговли и промышленности, созданный Зиновьевым комиссариат снабжения и распределения с подчиненными ему губернскими компродами, Горпродукт с разветвленной структурой служб, Комитет городского хозяйства и экономические отделы совдепов во всех районах. Растущая армия новых чиновников делила стремительно уменьшавшийся экономический пирог. Серьезно осложняло торговлю расстройство денежного обращения. Большевистское правительство до весны 1919 года вообще не решалось печатать собственные денежные знаки, продолжая штамповать «керенки». А для экспроприации крестьянства были применены вовсе не денежные средства.

Крестьяне, по замыслу новой власти, должны были сами мирно поделить землю — и общинную, и помещичью — на равные доли, вознося хвалу осчастливившему их правительству, и завалить города дешевым хлебом. Расчет на стихийный крестьянский социализм не оправдался. В России попросту не было достаточного количества земли, чтобы оделить ею всех страждущих. «Революционное крестьянство убивало, резало, жгло, делило и уничтожало, — писал крупнейший экономист-аграрник начала прошлого века Лев Литошенко. — Вместо дружественно настроенных масс перед советской властью стояла глухой стеной мелкобуржуазная стихия»[240]. И никакого продовольствия городам.

Молотов был среди тех, кто видел выход в создании крупных социалистических предприятий: «В области земледелия, несомненно, та социализация, которая была проведена в октябре, будет приносить нежелательные плоды; нужно всеми мерами поддерживать крупные социализированные хозяйства, объединять мелкие в одно крупное»[241]. Эти идеи в партийном руководстве разделялись, но только как побочная ветвь в новой генеральной линии, которую озвучил Свердлов на заседании ВЦИКа 20 мая 1918 года: «Если нам удастся восстановить деревенскую бедноту против деревенской буржуазии, — только в том случае мы сможем сказать, что мы по отношению к деревне сделаем то, что смогли сделать для городов»[242].

Начиналось провоцирование классовых противоречий на селе, что включало в себя формирование комитетов бедноты, сортировку крестьян на бедных и богатых (кулаков) с реквизицией ресурсов у последних в пользу городов. «В 1918 г. партия и соввласть не могли осуществить основной экономической задачи пролетарской революции того времени — задачи снабжения хлебом рабочих и борющейся за советскую власть Красной армии без суровой, без беспощадной борьбы с кулачеством. Поэтому партия постановила уже тогда своей задачей перенести непосредственную борьбу с буржуазией, а тем самым борьбу за создание предпосылок для движения к социализму, из города в деревню. Комбеды, производившие раскулачивание деревни, осуществляли именно эти задачи»[243], - подчеркнет Молотов в статье, вышедшей в 1924 году.

На защиту землепашца встали левые эсеры. Крестьянство, вместо того чтобы расслоиться, скорее консолидировалось в оппозиции общему врагу — городскому рабочему. «Кулацкие восстания» того времени были восстаниями общекрестьянскими. Правительство ответило силой. Не случайно, что Декрет об обязательной воинской повинности, изданный 29 мая, совпал по времени с организацией продотрядов. Отправить всю Красную Армию на заготовки продовольствия помешали только восстание белочехов и интервенция.

Особую роль в начале Гражданской войны сыграл бунт чехословацкого легиона, который большевистское правительство непредусмотрительно разрешило эвакуировать во Францию весьма окольным путем — по Транссибу через Приморье. Чехословаков вывел из себя приказ только что назначенного наркомом обороны Троцкого о разоружении легиона и присоединении его к Красной Армии или к «трудовым батальонам». Легион овладел Транссибом и сверг советскую власть во всех расположенных вдоль него городах. В Архангельске и Мурманске были дислоцированы Американские экспедиционные силы в Северной России (АЕРМЯ), во Владивосток прибыли японцы, англичане и два американских пехотных полка с Филиппин.

Какими бы мотивами ни руководствовались западные страны, большевиков их поведение наводило на предсказуемые выводы, которые делал Молотов: «Правительства империалистических государств не скрывали в те времена, что их главной и неизменной целью было “задушить в колыбели” только что появившуюся на свет Советскую социалистическую республику»[244]. С внешней поддержкой 25 июня начала свою вторую кубанскую кампанию Добровольческая армия Антона Деникина. Страна пошла стенка на стенку, погрузившись в ужас братоубийственной бойни.

Во все более жесткую оппозицию большевикам переходили партии социалистической интеллигенции. Работники умственного труда не могли простить унижения нищетой, потери чувства достоинства, социального статуса. Оппозиционные резолюции учительских, студенческих, медицинских и прочих организаций и учреждений были в порядке вещей. 20 июня Сергеев из возобновившей